Посвящается А.А.М.

  «Захват всей жизни, выраженный в одном слове,
  казался мне, когда я был влюблен, таким отрадным!
  Но на самом деле ты можешь его [имя] произнести,
  когда ты к нему охладел или когда привычка, не
  притупив заключенной в нем для тебя нежности,
  преобразила отраду в душевную муку».
  М.Пруст, «Пленница»

  - Здесь пусто и холодно, - отбрасывая носком изящной ноги старые бумаги, проговорила только что вошедшая красавица. - Сердце, пора что-то менять!
  Из-за стола вышел Одиночество.
  - Сударыня, похоже, вы правы. Но Сердце в последнее время не имеет власти над организмом, все в свои цепкие железные руки взял Разум!
  - О, ни один разум не сумеет устоять передо мной! - Одиночество подвинул красавице в белой тунике стул. - Мерси!
  - Вы так уверены в своих силах? – Одиночество вернулся на свое место и закурил.
  - Дайте мне время - и я верну Сердцу власть, - чудесная незнакомка покачала головой, отказываясь от предложенной Одиночеством сигареты. - Нужно только найти человека, который настолько подойдет обладателю этого Сердца, что Разуму придется отступить.
  - И вы сумеете?
  - Безусловно.
  - Но эти поиски могут занять уйму времени!..
  - Не так много, как вы думаете. Вы слишком утомили Сердце, и оно воспылает теперь к любому человеку, который двинется ему навстречу!
  - Но как вас зовут, позвольте узнать?
  - Меня зовут Любовь.

  У меня нет имени. Почему? Тут не стоит проклинать богов, надо спросить об этом у той, которая имени меня лишила, сделав безымянной частицей этого мира.
  Мы познакомились странно. Сначала была неслучайная встреча, в которой мы служили группой поддержки: она одной стороны, я - другой. Потом мы пересекались несколько раз на тесных улицах города, все в том же качестве - молча стояли в стороне.
  А затем появилась книга. В зеленой мягкой обложке, с черно-белыми картинками, перевод романа на 329 страницах не продавался в магазинах, почти что «самиздат», от того особенно дорогой, вполне претендовал на звание «запрещенной литературы», а впрочем, был очень красивой историей любви, редкой, беззаветной, выстраданной… идеальной.
  Мне эту книгу однажды захотелось дать прочесть другу; в итоге она оказалась у той, которая стала моим наваждением несколькими месяцами позже.
  Небо обрушивало на асфальт бурные потоки воды, затем солнце, будто выпрашивая у города прощения, высушивало улицы, но до того усердствовало, что палило листы, пока они не краснели, наконец, не иссыхали и не падали под ноги нам, прохожим, одиноко бредущим по цветным улицам многоликого мегаполиса с разными целями и мыслями в голове. Мы, все такие же непохожие, превращали сантиметры снега в плотноутоптанные следы; следя за падением снежинок, мы иногда впускали в сознание свое мысль друг о друге, во многом благодаря зеленой книге, но мысль эта была робкой, шаткой. Дикой собакой она, приняв протянутый хлеб за камень, убегала. И кто-то вечно клал этот каменный хлеб на дощечку, и собачка, однажды подбежав, распробовала его: аккуратно надкусила и не заметила совсем в этой мягкой краюхе хлеба сладкий-сладкий яд. Осмелевшая собачка прижилась; щенок рос и превратился однажды в огромную и сильную собаку.
  Мы начали общаться. Мне не верилось, да и думать не хотелось тогда, что недолго ей, этой настойчивой, не обратившей на себя никакого внимания при первой встрече девушке, недолго суждено быть далекой моей знакомой.
  В окна стучался огромной ручищей неистовый февраль, когда по телефону друг рассказывал мне об этой едва знакомой девушке и просил как-нибудь с ней связаться, говорил, что она жаждет встречи, в то время как мне невероятно хотелось этой встречи избежать: не приходилось ожидать от себя высшего пилотажа в общении. Для меня всегда было крайне важно, чтобы после разговора со мной люди не вынесли чересчур поверхностного и отрицательно мнения; это было настоящим моим бедствием, ибо чье-то разочарование во мне заставляло меня мучиться до потери сна. Поэтому встреча с чужой девушкой откладывалась все дальше и дальше.

  Растаял снег. Не до конца. Он выпадал снова и снова, как это всегда бывает ранней весной. Жизнь полнилась событиями, а они все скапливались у плотины, скапливались, водохранилище-душа потеряла сначала свои берега, потом и окрестности потихоньку стали превращаться в болота. И приходилось мне, одиноко сидя на вершине плотины, только мечтать о том, что кто-нибудь придет, чтобы помочь мне разобрать эту огромную стенку и выпустить, наконец, скопившуюся воду. У меня было очень много собеседников, невероятный объем информации оказывался в моих руках каждый день, но этой полученной информации не находилось выхода, она копилась, собиралась в бессмысленные плюшкинские кучи хлама, потеряв надежду быть переданной кому-то еще.
  Снег уже сошел, открыв солнцу его детство - зелень. И этой ранней весной какая-то невероятная сила заставила меня переступить через себя и сделать шаг навстречу той, о которой так много и так давно говорил мне друг.
  Мы никогда не обращались друг к другу по имени: писали ли письма, говорили по телефону - мы всегда заканчивали послание именем, но никогда его оным не начинали, что, однако, не помешало мне безмерно полюбить ее Имя, похожее на слово «ангел», и изредка с трепетом произносить его: в минуты острого душевного волнения, приливы нежности, боли, когда особенно сильно хотелось донести до этой чудесной девушки свою мысль. Ее голос смягчался, когда с моих губ срывалось магическое слово, она говорила мне спасибо за него. Мое же имя постепенно стиралось из моей собственной памяти…
  Человек, ты думал хоть раз, сколь важно для тебя то, как тебя называют? Ты личность, ты полон сил и жизни, когда к тебе обращаются по имени. И ты можешь горы свернуть, когда тот, кто тебе действительно дорог, произносит твое имя, потому что он делает это по-особенному, выделяет тебя из безликой массы и ставит рядом с собой. И ты камнем падаешь с горы, которую снести не смог, когда не слышишь этого слова от любимого человека.
  Но что становится с твоим любимым человеком, когда ты постоянно зовешь его по имени? Из ангела, увы, он превращается в обычного человека, свет становится все мягче, а затем и вовсе гаснет… И дай Бог тебе вовремя уйти, чтобы не видеть, как осыплются крылья вчерашнего божества.

  В Сердце было дымно.
  - В силу своей скромности, я долго не решался спросить... - однажды вечером завел разговор Одиночество. - Но, Любовь, в чем дело? Здесь буквально нечем дышать!
  - Мне самой эта тема не дает давно покоя. Этот дым... Называй это благовониями. Сердцу было бы полезно впитать в себя целебный аромат моих трав. Нам же с тобой он может быть даже вреден, поэтому, друг мой Одиночество, я предлагаю тебе собрать вещи и отправиться куда-нибудь в отпуск.
  - Но как же Сердце? - Одиночество с самого начала Пути был вместе с Сердцем, и покинуть его казалось чем-то невероятным и абсурдным. - Я не могу оставить его...
  - Не бойся, оно и само со всем справится. Ему давно пора отдохнуть. От тебя. И от меня. Поверь, это нужно в нашей борьбе с Разумом. Сердцу предстоит решающая схватка с Разумом, и на поле боя они должны выйти один на один. Любое наше с тобой вмешательство только навредит.
  Долго собираться не пришлось.
  В один из весенних солнечных дней Сердце осталось совершенно одно, обладая силой, которая затуманенному Разуму и не снилась.

  Мы сблизились довольно быстро. В рвущемся приближении не так много хорошего, как это кажется на первый взгляд: чем скорее летит к земле самолет, тем сильнее будет удар его носа, когда летчик не сможет посадить свою машину по всем правилам, когда он вообще не сумеет ее посадить.
  Мы писали друг другу письма. Впрочем, мы, оригиналы, чаще передавали письма при личной встрече, чем напоминали почте о своем существовании.
  Долгие часы телефон не знал покоя. Мое сердце учащенно билось, когда раздавался звонок, и почти переставало стучать, когда несколько дней кряду звонок не рвал священную тишину квартиры. Моя знакомая незнакомка, вооруженная олимпийским огнем, прорывалась в мое жизненное пространство и освещала его вечным пламенем, живительным, непобедимым. И каждый раз, исчезая, роняла одну-две искорки в мое сердце – фокус, который сотни лет назад Золушка проделывала с туфелькой.
  Зоя Космодемьянская, она подожгла мое сердце; надо признать, что это была долгая и кропотливая работа; не имея сил выдерживать и дальше жар, создаваемый полыхавшим внутри огнем, мне пришлось признаться себе в том, что это пламя не назовешь иначе как Любовью. А так как сердце мое так старательно поджигала именно эта девушка (причем, надо заметить, не столько словами, сколько неожиданными поступками), появилась мысль о том, что, скорее всего, этот «олимпийский огонь» тоже шел у нее из сердца, не был простым развлечением.
  Впрочем, в сознании моем роились сомнения, а у меня никогда не было достаточной доли терпения, сердце рвалось сделать шаг вперед, чтобы разбить домыслы, и пришлось задуматься над тем, что делать дальше. Как оказалось, требовалось малое: собрать все свое мужество в кулак, кинуть пару двусмысленных фраз – и выпалить в лоб все скопившееся в голове соображения по этому поводу.
  В один странный вечер так и произошло. И мы сказали друг другу: «Люблю».
  С тех пор все пошло иначе. Наступил месяц Великой Дуальности, Ад и Рай, как часовые, неизменно сменяли друг друга: блаженные часы разговоров и молчания с ней переплетались с беспощадными, жаркими трудовыми буднями.
  Однажды моя возлюбленная передала мне очередное письмо со словами:
  - Это самое первое письмо, которое я написала тебе. Я не знала, отдам ли его… Оно долго ждало тебя и дождалось.
  Священное благоговение накрыло меня, едва мои руки коснулись листка бумаги. Здесь у становившейся с каждым днем все ближе незнакомки был совсем другой почерк, не такой, как в последних письмах: торопливый, небрежный. Она писала о том, как хотела со мной познакомиться – и это было мне приятно.
  Но из-за красивых ветвей расцветшего Древа Познания выполз коварный Змей, оповестивший меня о том, что причиной ее желания узнать меня была зеленая книга. Змей не предложил мне даже яблока, чтобы закусить выпитую чашу обжигающей, противной жидкости: к сожалению, авторство столь заинтересовавшей девушки книги не принадлежало мне, а желание сблизиться со мной, как выходило, вызвано было иллюзией, мнимым отождествлением меня с автором или хотя бы переводчиком романа.
  Письмо было тяжело читать, наверное, потому, что написала она его задолго до нашего близкого знакомства, многие факты не были достоверно мне известны, а додумывать в письме каждое слово совершенно не хотелось. Однако, несмотря на нежелание домыслов, один вырисовывался в сознании вполне четко: моя роль в зародившейся тогда пьесе ограничивалась орудием мести прекрасной леди своему любимому человеку за несправедливую, тяжкую обиду – попытку измены.

  Солнце не било баклуши, работало оно на славу: яростно жгло поднимающие головы цветы, травы, окрашивало плечи в коричневый цвет. За его радение небо удостоило его, равно как и себя, отпуском, оставив на посту хмурые, раздобревшие тучи, которые не преминули рассказать всей земле московской о своих бедах, приправляя свои рассказы обильным дождевым соусом.
  Днем в моей квартире бывало пусто, вечером горели свечи, а знакомые не могли прозвониться.
  В сердце вновь поселилась моя давняя близкая знакомая – Любовь; мы прежде поругались с ней, она быстро собрала вещи и умчалась в далекие страны, оставив меня тосковать и угадывать ее присутствие в каждом встреченном человеке. И тут вдруг она заявилась: вошла без стука (зачем стучать, выламывая дверь?) и много всего нового рассказала мне. Мне же, в свою очередь, было просто необходимо поделиться сувенирами, привезенными ею из странствий, с моей возлюбленной - одному человеку слишком много даров Любви.
  Мне ничего не было нужно от той, что не звала меня по имени. Необходимым казалось просто ее присутствие в моей жизни, ее голос, ее письма. Да, проводить друг с другом все свободное время, жить вместе, упиваться друг другом – это замечательно, но вполне можно было обойтись без этого!..
  Моя душа готова была любить бескорыстно, ничего не требуя взамен. Единственное, чего она просила, - позволить говорить теплые, нежные слова любви самой лучшей девушке во всем свете, девушке, явившейся из другого мира, перевернувшей всю Вселенную с ног на голову, неподражаемой, непредсказуемой; душа рвалась к геройству, надеясь доказать искренность своих чувств: не ради славы и ответных чувств, а просто потому, что человеку, эгоисту по природе, приятно, когда что-то делают ради него, а этой девушке хотелось отдать частичку своего счастья. Ведь в сердце Любовь пришла не одна, она привела с собой за руку Счастье, веселого малыша с огненно рыжими волосами, забавного шалуна, весельчака - непредсказуемого, однако, и капризного. Моей целью было сделать девушку, пересказавшую мне половину своей жизни, но продолжавшую при этом оставаться загадкой, - сделать ее хотя бы чуть счастливее; и совершенно чисты мои помыслы были от желания увести, украсть ее у кого-то.
  И этот Когото, то ли к сожалению, то ли нет, существовал. И Когото было больно. И Когото ревновал.

  Моя душа вышла из тени, перестала бояться света, открытого ей (или в ней) Любовью, расправила плечи – и получила неожиданный, предательский удар в спину.
  Нам пришлось серьезно говорить с Когото. По любому раскладу выпадало вечным неудачником оставаться именно мне: на нашу возлюбленную у меня не было никаких прав по всеобщей морали, ибо, как татарский ярлык на княжение, все эти права надо было отвоевать. А по моей морали, не получалось и начинать войну: в Сердце, потеснив Любовь и Счастье, жило Сострадание к Когото, а рядом где-то саблю свою чистила Честь. Четыре министра разделились на два равных лагеря, предоставляя мне право вынесения окончательного решения, но очень аккуратно предупреждая меня о том, что ни одно решение в итоге правильным не будет: Честь не позволяла селить свое Счастье на Несчастье других. Сострадание, используя все свое красноречие, объясняло, почему оно сильнее Любви, да так, что та поверила. Мне было совершенно непонятно, как вести себя дальше: моя возлюбленная радовалась жестам и – что случалось чаще – словам Любви, а Когото недвусмысленно, но очень четко намекал на то, что от моего геройства буду страдать не столько я, сколько она. Сдерживать себя или любить дальше – открыто? Министры спорили долго, а когда все окончательно запутались, в Сердце тихо постучала Тоска, притащившая с собой какой-то странный серый мешок; сгорбленная, но не по годам сильная барышня очень быстро показала свою власть, заканчивая веским словом всякие споры остальных министров моего Сердца.
  Наступили мучительные времена. Меня непреодолимо тянуло в путь, но нигде не удавалось найти покоя. Можно убежать откуда угодно, уйти от любых надоевших людей, но редко кому удается скрыться от собственных тяжелых мыслей. Только вырвав Сердце, возможно было заглушить раскатистый голос плачущей, стонущей Любви, надоедливое зуденье Тоски.
  От всех этих мучений спасало лишь одно – вечерние, ночные звонки моей возлюбленной, ее бодрый голос.

  После самого сокрушительного удара железной логики и правоты Когото моя милая выхаживала меня три ночи, мы вместе провожали дни и встречали рассветы – в разговорах или сладком молчанье. Мое тело, но главное – душа – они крепли, с каждой ночью становились все сильнее. Девочка моя, она не знала, как мне плохо, у меня и слова не выпало о том, насколько больно было; но она, наверное, почувствовала, поэтому и помогла, возможно даже, не отдавая себе в этом отчета.
  Мы вообще часто чувствовали друг друга, без слов. Например, моя рука сама тянулась к телефонной трубке, а следом раздавался вдруг звонок; мы обсуждали какую-то тему, и она озвучивала мои мысли; она ложилась спать в пять утра, а у меня в это время неожиданно пропадал сон.

  Вдыхая свежий воздух среди жаркого лета, никогда не думаешь, что эту свежесть, как гонцов, послала вперед себя гроза.
  У меня мелькнуло туманное подозрение в приближающейся беде, когда моя ненаглядная сказала мне:
  - Спасибо за все, -
но так хотелось развеять этот туман!..

  Небо плавилось на глазах. Люди, разочарованные небом, в спешке покидали город. Улицы пустели. Грешит тот, кто говорит, что летом в Москве невозможно находиться; лето – самое лучше время для того, чтобы увидеть Москву первородную, потому что мегаполис разгружается от людей и в нем возможно становится дышать! Редкие, встречающиеся на улице лица обдают либо усталостью, либо радостью, поэтому, шагая по мостовым, абсолютно не чувствуешь одиночества. И это меня спасало, ибо моя любимая пропала на несколько дней.
  Все те дни, что город рассказывал мне в обмен на мои откровенья, коих у меня скопилось предостаточно, свои вечные байки, моя безупречная была с Когото. Город утешал меня, предлагал мне вина, от которого постоянно приходилось отказываться; правда, лишь до того момента, когда девочка моя вдруг появилась, позвонила мне и… Это была не она. Она говорила со мной сухо, ни о чем - чувствовалось, что она закрыта. Мне стало очевидно: Когото рядом с ней. И меня как кипятком обдало при мысли, что я не могу с этим смириться и, как раньше, радоваться за них.

  Ревность. Кто бы мог подумать, что в своем сером мешке Тоска принесла тогда ее, тайно, незаметно подкармливала под столом быстро крепнущую подругу.
  В Сердце моем начались нешуточные войны. Любовь и Честь целыми днями сражались на шпагах, ни одна не хотела уступать, а Ревность предательски строила козни то одной, то другой, пока они не перекалечили друг друга. Тоска упивалась этим зрелищем и злобно хихикала. Сострадание выхаживало Счастье, несколько дней лежавшее в беспамятстве.
  Ревность хлопала в ладоши, стала главным министром. Содом и Гоморра, помноженные на два – вот что представляло собою мое Сердце.
  Оно чуть не разорвалось однажды от оглушительного вопля Тоски, которую сильно ударила Ревность…
  Моя нежная с каждым днем все больше и больше отдалялась.
  Ревность не упустила шанса и вонзила в Любовь свои желтые когти. Любовь кричала, стонала, на выручку ей пришло Сострадание, оно отбило Ревность и уложило Любовь рядом со Счастьем. Лица их были чудовищно бледны, оба метались в бреду, и Честь, наблюдая за ними со стороны, серьезно опасалась за них.
  Никто не сторожил двери в мое Сердце, и однажды утром, проснувшись, министры обнаружили нового для них соседа – Одиночество. Он, как и Любовь, вернулся из отпуска. Выяснив, в чем дело, он взял бразды правления в свои сильные руки - даже Тоска отступила перед ним.
  Одиночество долго думал, решал, выбирал план действий. С каждым звонком моей возлюбленной он становился все сильнее и непреклоннее в своих решениях.
  Да, теперь мы даже не встречались, только изредка, недолго совсем пытались говорить по телефону, но чаще – молчали.
  Тихим вечером Одиночество молча сидел за столом, украдкой поглядывая на постаревшую девушку - Любовь. Вина постоянно держала ее под руку и говорила на ухо нечто, отражавшееся на лице Любви судорогами.
  - Вина! - Одиночество был главным министром моего Сердца. - Оставь нас, нам надо поговорить.
  Вина недовольно поднялась и отошла в сторону, к Счастью, села возле него и, зло улыбнувшись, начала ему что-то нашептывать.
  - Что ж, Любовь, по всему видно, что твой план воплотился в жизнь. Разум - побежден, вся власть - у Сердца. Но эта власть не приносит ему ничего, кроме боли. Ты видишь это, Любовь?
  На бледном лице Любви еще сохранились черты, напоминавшие о ее былой красоте. В ответ она лишь опустила до сих пор прекрасные глаза.
  - Любовь, мы ошиблись с тобой. Разум нельзя было побеждать, с ним надо было вступать в союз. Недавно от Разума к Сердцу пришло послание... Хочешь прочитать его? - Одиночество протянул желтый крохотный листок Любви. Та робко развернула его:
  "Похвально, Сердце, что ты знаешь множество теплых слов и признаний в любви! Но, будь у меня прежняя сила, я бы никогда не позволил тебе донести их до Нее.
  Когда любишь ее, но не понимаешь некоторых ее поступков, задумайся, возможно, дело не в тебе, а в ней. Возможно, все это лишь игра.
  Когда веришь в то, что жертва – ты, а хладнокровный игрок – она, проверь свою любовь на прочность.
  Когда любишь ее и веришь ей, не понимая, что именно стерлось между вами, хочется умереть.
  Я верно оцениваю твой ритм, Сердце?"
  - И что ответило Сердце? - длинные ресницы Любви взлетели.
  - Оно не хочет умереть. Оно хочет забыть ту, из-за которой ты здесь. Ибо то, что кажется ему важным, ее лишь развлекает. Так знает Сердце.
  - Но я не верю... Это глупо. Неужели и Веру мне надо было привести с собой за руку?.. Одиночество, мы с тобой такие же союзники, как Разум и Сердце! Конечно, я мешаю тебе быть полновластным правителем, регентом Сердца... Но, Сердце, - Любовь знала, что всегда молчаливое Сердце все слышит, - дай мне еще шанс!
  Сердце сжалось. Одиночество прислушался.
  - Сердце, - вздохнул, достал сигарету, - дает тебе этот шанс, Любовь. Не подведи, - прикурил.

  Сидеть в центре города в тихом сквере – одно из самых приятных занятий. Если представить себе боль в виде центра радиосвязи, то в таком месте радиус ее действия почти заканчивается; боль притупляется.
  В моем Раю, построенным чужой девушкой, боль возникала, как поезда метро – с определенным интервалом, то налетая, то исчезая.
  Мы не общались вот уже больше недели. Глубокая лавка в сквере, видимо, была переполнена моей болью и отказывалась принимать ее, в то время как она, эта боль, как гной в зараженной крови, постоянно увеличивалась. Воспоминания водопадом обрушивались на голову, вынуждая меня замереть в позе человека, спасающегося от осколков разорвавшейся гранаты.
  Так много мыслей роилось в моей голове тогда… Такой туман застилал глаза, лишая их возможности даже сделать попытку открыться…
  - Эй, о чем грустим?
  Мои плечи ощутили нежное прикосновение. Меня обдало невероятным жаром.
  - Я брежу?..
  - Мне уйти?
  - Останься… - страшно было открывать глаза, чтобы не найти там ту, чей голос и чьи руки вводили меня в сладчайшее заблуждение.
  Она убрала мои руки и посмотрела в открывшиеся ее взору глаза.
  - Как… Как ты нашла меня?
  - Провела небольшие розыскные работы и оказалась здесь…
  - Зачем ты искала меня?
  - Я просто соскучилась. Сколько сейчас времени?..
  - Ты спешишь?..
  - Я искала тебя полдня! Не думала, что получится так долго…
  - Ты спешишь?
  - Да, мы договорились встретиться с Когото.
  - Ааа... Ну, в принципе, я думаю, скорее всего, наверное, тебе уже, может быть, пора… Передавай Когото привет.
  - Такой смешной ребенок!.. – она залилась громким смехом. - Ревнуешь?
  - Я? Да ты что! Да никогда! Да не в жизнь! Да..! Да! Слишком сильно… - моя голова рухнула на руки, - ревную… И это мешает мне… И, я думаю, нам… не стоит… больше видеться и говорить… Это же так легко, правда? – на лице – попытка изобразить улыбку. -Не звонить, не говорить… Ведь я мешаю вам с Когото…
  - Не мешаешь, - невозмутимый голос.
  - Тогда тем более… Но… Вся беда в том, что я говорю тебе это сейчас через силу и… знаешь, я ведь не верю тому, что говорю, я не хочу все это говорить, я… не хочу потерять тебя, потому что я ведь люблю тебя, а ничего не получается и…
  - Ты… - нельзя дать ей продолжить:
  - Нет, подожди, послушай… - внезапный порыв скинул меня со скамьи, бросив к ее ногам, заставив стать на одно колено и схватить ее руку, внимательно смотреть ей в глаза. – Позволь мне сказать… Мое сердце убеждало меня в том, что в наших скоротечных, недолгих отношениях надо ставить точку. И у него почти получилось. Но я смотрю сейчас на тебя, такую далекую и в то же время родную… Знаешь, это как оказаться неизвестно как в новом, абсолютно чужом, зловещем своей чужбиною городе и вдруг найти там свою мать, просто встретить ее на одной из улиц… Я смотрю на тебя и думаю: господи, до чего ты хороша!.. Я не могу представить себе, что больше не будет твоих звонков, что я больше никогда не встречу тебя, что… - прижимая к губам ее руку, мне было сложно говорить дальше. – Я не имею на тебя никакого права. Я уважаю Когото и ваши чувства. И я не знаю, как быть дальше.
  Веки внезапно стали тяжелыми и желание закрыть глаза пересилило необходимость смотреть на неповторимую и недоступную девушку.
  Перед распахнувшимися моими глазами предстала земля, голая земля, затем – трава, голуби, статуи.
  «Мои мечты стали слишком похожими на реальность», - последняя мысль, брошенная мною тихому скверу.

  - Я предлагаю отступать, - начал свою речь Одиночество. - Мое решение оправдывается довольно просто и скупо. Ты можешь бежать от этой правды куда угодно, но ты всегда будешь лишь в пути, ибо убежать от нее невозможно.
  «Да, это верно. Вот почему манит меня всю жизнь дорога. Я люблю выходить из одной точки и двигаться к другой. Я ненавижу эту, другую, точку, но она необходима мне как предлог, чтобы начать путь и не останавливаться. Однако я наслаждаюсь дорогой и с ужасом думаю о том, что чем быстрее, желая скорости, я бегу, тем скорее приду к цели».
  - Ваша Любовь, разумеется, возникла неслучайно. Но почему ты думаешь, что, раз она такова, вы обязательно должны быть вместе? Почему отказываешься понимать, что это испытание, что необходимо научиться проигрывать, чтобы освоить науку побеждать? – Одиночество замолчал. - Давно пора признать, что тобой, Любовь, этот бой проигран. Ты засохнешь скоро и превратишься в Боль. Ты никогда не умрешь, будешь вечно сидеть здесь и ворчать, но и следа не останется от твоей сегодняшней красоты, ты превратишься в ворчливую уродливую старуху; вспомни хотя бы то, какой ты пришла сюда, а потом просто посмотри в зеркало. – Повисла страшная, долгая пауза. Одиночество выпустил дым изо рта. - Ты можешь ликовать, Честь, ибо мы отступаем.
  - Но, - Честь задумчиво провела по сабле пальцем, - не трусость ли это - отступить? Трусость подлее Страха, ибо второй ведет к спасению, а первая – к верной гибели.
  - Ты не помнишь уже об обещании, данном Когото, оставить их в покое?.. Мы выполняем это обещание… - Вновь установившееся молчание нарушили громкие аплодисменты. - Ты рано хлопаешь в ладоши, Тоска, - осадил Одиночество наглую барышню. - Спросим у Сердца то, что надо было спросить с самого начала, но о чем вы, в мое отсутствие, не догадались! Да и я сам хорош… Позволил молчать ему, когда Любовь только-только вошла сюда – так она очаровала даже меня… – Одиночество загасил сигарету. - Сердце!
  И Сердце мое сжалось. Вы слышали когда-нибудь голос своего сердца? Поверьте, слышали, ибо из всей полифонии внутри вас лишь этот голос знаком вам - он ваш собственный.
  - Сердце! Обещаешь ли ты не лукавить и отвечать откровенно на все вопросы?
  Я не умею лукавить. Я могу лишь сжаться. Я обещаю отвечать.
  - Сердце! Любовь, что правила балом и тобой все это время - хранила она или губила Счастье?
  Любовь не может губить Счастье. Но она, будучи юной и пылкой, не сумела сберечь его.
  - Она ли привела к нам Вину? А Ненависть?
  Она. Но это ненависть к себе, а не к окружающим. Эта Ненависть бьется не с внешним врагом, она направляет удары свои против меня. Я ненавижу себя!
  ...Я ненавижу себя...
  - Что-то принесла еще Любовь?
  Лишь страдания. Прикрытые всегда чем-то, но страдания. И не только мне, но и Ей.
  - Сердце! Как знаешь, зачем все это было нужно Ей?
  Ей это не было нужно. Но быть любимой и знать, что кто-то будет постоянно думать о Ней, желать с Ней встреч, обожать Ее - этого Ей, как любой женщине (даже несмотря на то, что она не была "любой женщиной" никогда!), Ей хотелось. И будет хотеться впредь.
  - Сердце! А зачем это все было нужно тебе?
  Сердце сжалось.
  - Сердце!
  Мне не нужно все это. Я хочу просто биться! Мне надоело сжиматься, напоминая собой червя! Я хочу биться для кого-то, но обреченно бьюсь лишь для себя и... для вас. Я хочу биться для Нее, для Ее Сердца, но никогда мы не будем биться в унисон, никогда удары Ее сердца не передадутся мне, не зададут мне ритм.
  - Почему, Сердце?
  Ее Сердце бьется в унисон с Сердцем Когото, и это справедливо, поэтому неоспоримо. Беда в том, что моя Любовь живет здесь, во мне, а их Любовь - между ними, между их Сердцами, она - связующее звено, и рвать ее - самый тяжкий Грех. Вы не видите, а он здесь, во мне, ползает слизью уже несколько месяцев. Именно он убивает Любовь, Честь и всех остальных, откармливая Тоску. Именно он пригласил сюда Вину, которую вы все так отчаянно стараетесь не замечать!
  - Так что же, Сердце, мы отступаем?
  Да.
  «Могли бы посоветоваться и с Разумом…»

  Слишком много нерастраченной нежности в моих руках. Она пытается вырваться, мне больно из-за нее. Я отказываю в необходимой ласке родным, потому что боюсь, что она вихрем вырвется из меня и накроет их неприличным цунами. Я с дикостью шарахаюсь от проявлений тепла и заботы.
  Слишком много нежности. Она переполняет меня. Я смотрю на ту, что говорила мне о любви и о том, что у этой любви нет будущего, и чем дольше смотрю, тем больше слез становится в моих глазах: невышедшая нежность утекает с водой.
  Фотограф - это я. Модель - это она. Я люблю ее нежно и страстно, пропуская свой взгляд через объектив. На моих фотографиях она получается всегда красивой, потому что такой я вижу ее, потому что, смотря в отверстие в коробке фотоаппарата, мне не нужно скрывать свой взгляд, я изучаю ее. Нежностью полнится мой взгляд. Нерастраченной нежностью.
  Я неловко обнимаю эту ни на кого непохожую девушку. Неловко, но нежно. Взглядом.
  Щелчок.
  - Фотографии будут готовы завтра. Придете до обеда или после?
  Ей не хочется говорить. Она берет чек, прощается и уходит.
  Слишком много нерастраченной нежности в моих губах. Наверное, поэтому я временами много говорю. Но порой мне становится слишком сильно страшно, что окружающие могут заметить эту нежность, поэтому я замолкаю и бросаюсь скупыми фразами-плевками.
  Я смотрю в неповторимые глаза моей возлюбленной, губы громко, четко превращают в нелепые слова потаенные мысли. Пройдя через фильтр, мысли о моей любимой звучат недовольством погодой и политикой нашего государства. Господи, как Она бесконечно хороша!.. Я отвожу взгляд, что стоит мне нечеловеческих усилий. В моих губах так много нерастраченной нежности.
  Она молчит. «Хочешь, - думаю, - я поделюсь с твоими губами тем, что меня переполняет? хочешь?.. наверное, не хочешь, ведь тебе есть куда девать поспевающую в тебе нежность, а меня ты приходишь лишь послушать и - что ценнее - что-то рассказать мне». И я продолжаю говорить банальности.
  Во мне, во всем моем теле кипит нежность. Это не страсть и не любовь. Это нежность, заставляющая меня убирать руки в карманы джинсов и никогда не касаться нужной мне каждый миг и час девушки, ибо если это случится, боюсь, я не смогу остановиться. Это нежность, не позволяющая мне молча стоять за Ее спиной, заставляющая меня говорить почти без умолку, особенно когда Она совсем близко, ибо стоит моим губам остановиться, они тянутся к Ее рукам, плечам, шее, от которой жарко во всей округе.
  Я не плачу - я не умею плакать. Но, будь у меня эта способность, слезы стали бы частью моего гардероба.
  Плакать - не от ревности.
  Плакать - не от страсти.
  Не от бессилия.
  Не от любви.
  Плакать от нежности, нерастраченной, нарастающей и обращенной только к не-моей-не-обретенной-все-таки-недостаточно-настоящей сказке.
  Я уже не слышу шума и смеха в своем Сердце. Что-то важное, нужное покинуло его не так давно.
  А не моя девушка так и не назвала меня по имени.