*** (пер. В.Портнова) Взлетают локоны на западе желаний Последних чтобы там развиться и упасть Клубятся (гребень в них померкнул как в тумане) Над древним очагом где догорает страсть Чтобы вздохнули мы о том что жизнь нагая Огнь пожирающий палящий изнутри Насмешкой может быть сменяясь и пугая Из драгоценных глаз исчезнет до зари Хотя любовник смел и не исчерпал силы И надмевается как может перед той Что не зажжет сама огня или светила И лишь божественной блистает наготой Сомненья победив и локоны раскинув Когда на всем лежит багряный свет рубинов. Святая (пер. М.Талова) В окне, расплавленном зарей, Горит виола, что когда-то С мандолой, с флейтой золотой Звучала здесь в часы заката. И бледное лицо Святой Еще бледней и суеверней Над стародавней книгой той, Что раскрывается к вечерне. Витраж покрыло серебро, Но, пролетая мимо окон, Как арфу, уронил перо Ей в руки ангел ненароком. И вот уже из темноты Звучат не флейты, не виолы – Рождают легкие персты Молчанья вечные глаголы. Надгробное слово (Теофилю Готье) (пер. М.Талова) О, счастья нашего ты, ты, символ фатальный! Вин возлияние и наш салют печальный, Не верь, что в чаянье волшебном этих зал Подъемлю я пустой и горький мой фиал! Мне недостаточно одно твое явленье: Ведь сам я ввел тебя в порфирное селенье. Нам пламенник гасить — в том наших рук обряд — О сталь компактную кладбищенских оград: Все знают хорошо, да будет мной воспето На скромном празднестве отсутствие поэта, Кого сей памятник в себе замкнул всего: Но если это все — искусства торжество, Как только бренный прах остынет, сквозь оконца, Что вечер, в склеп сходя, возжег, к пожару солнца, К его лучам вернись ты, смертный и земной! Так, отчужденною, и пышной, и литой, Излиться жаждущей, спесь вижу человечью. Суровая толпа! Она вещает речью: Грядущих призраков мы — тусклость и ущерб. Но так как на стенах скорбей искрится герб, Я презрел горьких слез прозрачно-яркий трепет, Когда, глухой к моим святым стихам, чей лепет Не взволновал его, он, путник, нем и слеп, Гость плащаниц своих, предстал сходящим в склеп, Как действенный герой посмертных ожиданий. В туманном месиве из пропастных зияний, Донесшись вихрями несказанных им слов, Ему, жильцу Вчера, ничто бросает зов: «О далях память, что ж, о ты, Земля, такое?» Вопит сей сон; и, глас, чей дремлет звук в покое, Как бездн игралище: «Не знаю!» — вот ответ. Глубоким оком, вскользь, мимо идя, Поэт Эдема смутное утихомирил чудо, Чья дрожь, лишь в голосе его, звенит покуда, Для Роз и Лилии миф имени его. От сей судьбы что здесь пребудет? Ничего? Вы веру мрачную забудьте. Дивный гений, Сам — пламя вечное, не излучает тени. Я, ваших воль пестун, увидеть я желал — В том долге мыслимом, чей вящий идеал Вчера внушили нам сады сего светила, Чтоб в славу бедствия воскресла снова сила Волненьем праздничным, пролившимся в кристалл Слов, пламенный багрец и благостный бокал, Которые — брильянт и дождь! — зрачок лучистый, Упавший на венок бессмертный и душистый, Глушит среди лучей и легких мигов дня! Ей, это — сени рощ, где, нас объединя, Поэт казал нам жест и скромный и хороший Путь заказать мечте, врагу заветной ноши: Чтоб утром, водворен в надменный свой покой, Когда смерть для Готье казалась тишиной, Смежившейся с его священными очами, Орнамент данников, возник под небесами Солидный мавзолей, где все дурное спит, И скупость тишины, и ночи монолит. Проза (пер.В.Дубровкина) для Дезэссента Гипербола! Как из гробницы, Восстань над памятью умов, Легко перелистнув страницы В железо забранных томов! Сердцам, что к созиданью склонны, Слагал я тайный мадригал — Гербарий, лоции, каноны От пыльных лет оберегал. Сестра, тот берег над лагуной Открылся только нам двоим, Очарованье ночи лунной Я робко сравнивал с твоим. Но век педантства привередлив, Почтенный взбудоражен век, Засомневаться не замедлив, Что мы, из-под закатных век, Тот южный остров разглядели (Достойный крючкотвор умен!) — Фанфары зорь и в самом деле Не протрубят его имен! Да, этот остров над волнами Был явственней, чем наяву, Цветы огромные над нами Тянулись молча в синеву, И ярко вспыхивали нимбы Вокруг диковинных громад: Парить в пространстве им одним бы, Ожесточая аромат! Как будто лес гигантский вырос Плывущих в небе орхидей, Дабы нанес я на папирус Внезапный, новый блеск идей! Но тотчас эту мысль отбросил: Смеялась спутница моя, — К заботам будничных ремесел, К пергаментам вернулся я. Так знай же, племя казуистов, Стоящее по берегам: Рост этих стеблей был неистов, Не то что монотонный гам И сетованья (не твои ли, Надменно-лживая толпа?) — «Вы щедрый остров утаили Или не пройдена тропа, Где море, отступая, зыбит За валом вал, гранит изъев?» — На всех небесных картах выбит Незабываемый рельеф! И в каждой новой ипостаси, Сестра, твой взор запечатлен, Ты шепчешь имя: «Анастасий!», Столетий отвергая тлен, И, заглушив гробницы голос («Пульхерия»,— гудит гранит), Грядущих гимнов гладиолус Огнем полнеба заслонит. Веер (пер. М.Талова) мадам Малларме С как бы вместо речи сущей Только лётом в небесах Отделится стих грядущий От жилья и первый взмах Окрыляет тихо вея Этот веер если тот За которым чуть белея Чье-то зеркало блеснет Ясное (куда гонимой Снидет затаясь в зерне Горсточка золы незримой Приносящей горе мне) Так в руках твоих разметан Нелениво предстает он. Другой веер (пер. М.Талова) мадемуазель Малларме Дабы в усладе безгреховной, О девушка, мне утопать, Сумей посредством лжи условной Мое крыло в руках держать. Повеет сумрачной прохладой С полетом крыл моих порой, Когда с пленительной усладой Даль заслоню перед тобой. Безумье! Вот как бы лобзанье Дрожит пространство, что, без сил Родясь, безумный от желанья, Не может укротить свой пыл. Иль ты не чуешь: рай звериный И скрытая улыбка та, Что слита складочкой единой, Текут в углах невинных рта? Жезл розовых затонов в злате По вечерам — не так ли? нет? — Сей белый лёт, что на закате Лег на мерцающий браслет. Веер (пер. Р.Дубровкина) Полузамерзших роз мечту Ожить как ожили другие Согреют лепестки тугие Тебя не подпустив к кусту Я растопил бы на лету Оковы зимней летаргии Осколки смеха дорогие Звенят в пьянеющем цвету Дробить на части свод небесный Обучен веер бессловесный Дурманней чем любой флакон Без эфемерных парфюмерий Хранит не искажая он Твое благоуханье Мэри. Дань уважения (пер. М.Талова) Молчание уже печальное муара По утвари чертит свой не единый сгиб. Осевший главный столб частями серых глыб С нехваткой памяти низвергнет злая кара. Победно-древние забавы гримуара, Иероглифы, чьи тьмы тем, светясь, могли б Навеять дрожь крылом! Пока он не погиб, Нет, лучше — в шкап его, храня, как символ дара Но ненавистный вмиг первоначальный треск, Меж главных отсветов какой-то брызнул блеск До самой паперти, рожденный для кумира, Труб золото горе и на веленах, — всплыл Бог Рихард Вагнер, тот, кто излучает миро, Лиясь чернилами в рыданиях сибилл. Дань уважения (пер. М.Талова) Всякая Заря пылая Пястью темной в торжестве Тронет горны в синеве В губы их берет глухая Держит их пастух сбивая Палкой бьющей по траве Вслед шагам пока в молве Ключ не зажурчит играя Наперед ты так живи О покинутый Пюви Де Шаванн на водопой Время ты привел к заставе К нимфе без хитона к той Перед кем предстал ты в Славе. *** (пер. М.Талова) С заботой плыть в тиши кают За пышной Индией мечтая — Гонцом да будет сей салют Времен, нос что корма двойная Как на одной из нижних рей Ныряющая с каравеллой В забавах пенилась морей Птица — предтеча вести смелой Которой монотонный зов Не видоизменив теченья Открыл грунт тщетный берегов Отчаяние, ночь, каменья И пеньем отразил легко Улыбку бледного Васко. *** (пер. М.Талова) Всякий дух резюмирован Только выдохнем вконец В кольцах дыма что раскован Новым множеством колец Подтверждает то сигара С смаком тлеющая ес- Ли в лобзанье светлом жара Отделится пепел весь Так и хор романсов только Он сквозь губы пролетит Сколь дурной реальной столько Исключи ты их магнит Точный смысл похерит сдуру Смутную литературу.

Страница альбома (пер. М.Талова) Нежданно и как бы шутя О барышня вы захотели Услышать как поют свистя Тисы различные свирели Мне кажется что сей этюд Испробованный пред пейзажем Хорош когда оставив труд На лик ваш посмотрю я скажем Прикосновеньем флейт к губам Звук до предела исторгая Парализованным перстам Средств не дано чтоб подражая Я вызвал в памяти у всех Ваш огласивший воздух смех. В память бельгийских друзей (пер. М.Талова) Без страха что над ним довлеет дух свинцовый Весь ветхость чуть ли не по цвету фимиам Как притаившийся и еле зримый там По складкам чувствую разделся камень вдовый Плывет иль кажется он довод дал суровый Что пролил время он как древний свой бальзам Нам незапамятным довольным столь как нам Внезапным дружеством приятен друг был новый О братья в некогда банальном вас встречал Я Брюгге чью зарю мертвый дробил канал С прогулкой разлитой всей стаей лебединой Когда торжественно сей город возгласил Кто из сынов его взовьется над равниной Дух излучающий подобно паре крыл. Сонет (пер. М.Талова) Дама без пылкости внезапно воспалив Розу что лютая иль рваная устала От белизны багром ее расшнуровала Чтоб знать как плачет в ней алмазный перелив Без кризисов росы и как ни шаловлив Без бриза, с ним, хотя б от неба хмурь отстала Желавшего примчать простор искомый вала День чувства истинный простому дню без див Не кажется ль тебе что каждый год, бывает, Чья на твоем челе вновь прелесть воскресает По неким признакам сквозит и для меня Прохладным веером у коего есть склонность Вновь малым оживить ту искорку огня Любви природную всю нашу монотонность. Сонет (пер. М.Талова) О столь далекая и близкая, о столь Ты восхитительна, о Мери, что мечтаю Я о бальзаме том, всходящем ложью к раю На вазу никакой кристальной, словно соль, Ты знаешь, для меня, напомнить мне позволь, Уже года, всегда, пленительный без краю, Длит смех твой, в некогда, в грядущее и к маю Навек уплывшую, все ту же центифоль. Да, сердце в сговоре зовет тебя ночами Наинежнейшими интимными словами, Волнуясь с именем, подсказанным сестрой, Но, превеликий клад с столь крохотной головкой, Меня наставила ты нежности иной, Лобзаньем выданной моим в любви неловкой. Рондели (пер. М.Талова) I Вы на заре кривите рот На все с гримасою взирая Тем злей что на подушке с края Смех все крыло вам растрясет Дремлите тихо без забот Не выдаст вас мечта родная Вы на заре кривите рот На все с гримасою взирая Грез изумленный водомет Коль вы их рушите вздыхая Ланитам цвет придаст ли мая В зрачках алмаз оплаты ждет Вы на заре кривите рот II Мы влюбимся коль хочешь ты Губами не сказав об этом Смотри ты прерывай цветы Лишь пролив паузу с приветом Ввек песнь не знала быстроты В луче улыбкою согретом Мы влюбимся коль хочешь ты Губами не сказав об этом Нем нем в порфире высоты Сильф в хороводе незадетом Рвясь поцелуй горит ответом До самых крылышек мечты Мы влюбимся коль хочешь ты Низменные песни (пер. М.Талова) I. Чеботарь Делать нечего без клею, Предпочту я, говорю, Эту белую Лилею Доброму чеботарю. К паре даст он кожу, шаток, Боле, чем имел когда — Либо я, — для босых пяток Огорченье и нужда. Бьет он гвозди — зубоскалы. Безуклонен молоток По подметкам, но как, шалый, Попадет он вдруг в носок! Туфли создал бы почти, Только, ножка, захоти! II. Торговка ароматическими травами Синь лаванды да с соломкой, С дерзкой бровью ты не мни, Что продашь ее мне ломкой, Как ханже, коль в эти дни Испещрил он стены, дева, Место лучшее из мест Для глумящегося чрева В чувствах голубых, окрест. Лучше в волны шевелюрки Ты бы их себе вплела, Чтоб дышал пучок там юркий, — Зеферина, Памела, — Или мужу поскорей Первинки неси ты вшей. III. Каменщик Нивелируешь ты камни, Так и мне, я — менестрель, В кубе мозга уж пора мне Ежедневно делать щель. IV. Торговец чесноком и луком С чесноком визит, о скука! То идти не по стезе. Стоит мне всплакнуть от лука, И элегия — в слезе. V. Жена рабочего Дева, суп, ребенок,— скрежет, Как пройдет каменолом, Ждут его, путь он отрежет Да и женится потом. VI. Стекольщик Солнце слишком нараспашку, Бросив блеск со стороны, Сняло, яркое, рубашку, Со стекольщика спины. VII. Газетчик Титул, все равно хоть чей там, Он, не простужаясь на Холоде, подобно флейтам, Номер выкрикнет сполна. VIII. Старьевщица В суть его проникнув, братья, В плоть, тотчас ваш взгляд живой Отделил меня от платья: Мне богиней стать нагой. Записка Уистлеру (пер. М.Талова) Не шквалы попусту, тяп-ляп, На площадь хлынули — причина И место взлета черных шляп, Явившаяся балерина, Муслиновая заверть иль Фурор, растрепанный по пенам, Та, взбаламутившая штиль, Вихрь подняла своим коленом, Чтоб всех, кроме него, как в сеть, Завлечь, хмельна, недвижна пенно, И пачкой невзначай задеть, Не огорчаясь совершенно, Что ветр от юбки, шал и смел, Овеять Уистлера сумел. Маленькие арии (пер. М.Талова) I Некий сон уединенья Там ни лебедь и ни пляж В зраке ищет отраженья От него отрекся я ж Здесь чья мелкая надменность Высока под синевой Коей небо переменность Золота с закатной ржой Но простершись вдоль сияет Словно белое белье Так и птица коль ныряет Подле в струйное жилье В зыбь где стало вдруг тобою Пиршество твое нагое. II Необузданно должна, Взмыв надеждой голубою, Вспыхнуть в высоте она С яростью и тишиною, — В роще странный голос тот, Невторимый отголоском, — Птичка, что не запоет Больше в жизни с прежним лоском. Музыкант — злой чародей, Замирает он в сомненье, Коль не из его, — моей Грусти брызнет взрыд в смятенье И, растерзанный, в слезе, Весь ли станет на стезе! Маленькая ария (военная) (пер. М.Талова) Мне к лицу чтоб у камина Не смолчав я чуять мог Как солдатская штанина Красневеет в икрах ног Штурм врага подкарауля С гневом девственным точь-в-точь Прут в перчатке белой пуля Пехотинца не порочь Прутья из коры столь вязкой Не тевтона бить отец Но как бы грозить их связкой Отвяжись ты наконец Сбита догола крапива Шаловливая на диво. Сонет (пер. М.Талова) (Памяти вашей незабвенной усопшей, ее друг) 2 ноября 1877 «В бору, когда зима угрюмая истлеет, О, сирый пленник, ты заплачешь у плиты О том, что небылью тяжелые цветы Склеп громоздят двойной, где наша гордость веет. Пусть Полночь тщетное число свое рассеет — В восторге, бодрствуя, глаз не смыкаешь ты, Пока на кресле том, во мраке пустоты, Последний пламенник над Тенью не зареет. Кто Посещенья ждет с настойчивостью, тот Пусть множество цветов на камень не кладет, Что перст подъемлет мой с тоской усопшей мочи. Ты, жаждущий меня вновь к жизни приобщить, Чтоб ожила я, мне дыханье надо пить Уст, имя шепчущих мое в теченье ночи». Гробница Эдгара По (пер. И.Анненского) Лишь в смерти ставший тем, чем был он изначала, Грозя, заносит он сверкающую сталь Над непонявшими, что скорбная скрижаль Царю немых могил осанною звучала. Как гидра некогда отпрянула, виясь, От блеска истины в пророческом глаголе, Так возопили вы, над гением глумясь, Что яд философа развел он в алкоголе. О, если туч и скал осиля тяжкий гнев, Идее не дано отлиться в барельеф, Чтоб им забвенная отметилась могила, Хоть ты, о черный след от смерти золотой, Обломок лишнего в гармонии светила, Для крыльев Дьявола отныне будь метой. Гробница Шарля Бодлера (пер. М.Талова) Храм похороненный чрез стоков рот надгробный Слюнясь и выплюнув рубин и грязный ил Гнуснейший истукан Анубис возгласил С спаленной мордою как лай сурово-злобный Иль чтоб недавний газ фитиль сучил подобный Бесчестий прожитых сушитель осветил Он кость лобковую угрюмый и без сил Чей лёт по фонарю смотря струится пробный Какая же листва сухая в городах Без вечера слетит прославив бренный прах На мрамор тщетно столь белеющий Бодлера То скрытая фатой дрожащая на нем Сама же Тень его под светом ревербера Яд ввек вдыхаемый коль от него мы мрем. Гробница (Поля Верлена) (пер. М.Талова) Годовщина — январь 1897 Утес, борей его пусть хлещет, разъяренный, Не остановится под набожной рукой, Ощупавшей свое подобие с людской Бедой, чтоб прославлять лишь слепок удрученный. Здесь, если вяхирь вдруг воркует упоенный, Скорбь невесомая созрелых сборок тьмой Звезду дней завтрашних гнетет, чей яркий рой Толпу осеребрит, как нимб одушевленный. Кто ищет, охватив блистательный прыжок Бродяги нашего, что внешне одинок, Верлена? Меж цветов почиет прах Верлена, Чтоб не застать врасплох среди могильных плит Уста, из коих нам не пить дыханья тлена, — Глубокий чуть ручей, над коим смерть чудит.