*** Многогрешными устами Много грешных уст и чистых Целовал я под лучами Дня и в тьме ночей душистых. Целовал их после пышных Клятв и пламенных признаний, Целовал без слов излишних В торопливом обладанье. Клятвы все давно забыты, Как слова туманной сказки, И в забвенье общем слиты Ими купленные ласки. Вы ж доныне в сердце живы, О, случайные свиданья, Лёгких встреч восторг нелживый, Безымянные лобзанья. *** Как за бегущим валом вал, Часы неслись над отмелью забвенья. Качаясь, маятник рождал И отрицал рождения мгновенья. Я после многих грустных лет Слова любви шептал преображённый. Ты взором отвечала: нет, Гася огонь, твоей душой зажжённый. *** Я увидел её. Как чужие, мы друг мимо друга Без привета прошли. Мы прошли, не смутясь, лишь глаза выраженья испуга Утаить не могли. И с злорадством невольным, и с дрожью проснувшейся муки Я замедлил свой взор: О, как грустно на ней отразилися годы разлуки, Как увяла с тех пор! Я её не жалел. Но отрадное чувство твердило Там внутри, в глубине: Может быть, хоть одну из морщин этих ранних родило Сожаленье ко мне. *** Моей вы вняли грустной лире, Хоть не моей полны печали. Я не нашёл святыни в мире, Вы счастья в нём не отыскали. Так рвётся к небу и не может Достичь небес фонтан алмазный, И душу нежит и тревожит Его рассказ непересказный. А рядом ива молодая Поникла под напев унылый. Её манит земля сырая, Прильнуть к земле у ней нет силы… *** Век, что в мире живёт, происходит от мира, Лишь твоя красота не от мира сего. Больше мёртвой земли и живого эфира. В ней призыв, но куда? Отраженье – чего? Кто увидел твой свет, кто в сиянья и тени Твоих медленных глаз смел проникнуть душой, Тот к пределу пришёл прежних чувств и хотений, Тот у входа стоит в мир иной и чужой. Ты горишь, не сгорая, подобно алмазу, И лучами твоими рассказано то, Что изведать тебе не случалось ни разу И чего, может быть, не изведал никто. Я любовью влекусь, но не знаю, к тебе ли, Или к тайне твоей, столь чужой для тебя. Как лампада пред Ликом в безмолвии келий, Я горю, созерцая, - сгораю, любя. *** На палубе сырой мелькали мы, как тени. Напрягши взор, глядел смущённый капитан. И Волга, и земля исчезли в отдаленье. Над ставшим кораблём шатром стоял туман. И день прошёл, и ночь. И день забрезжил снова. Вдруг долетел к нам звон и замер в белой мгле, - Воскресный благовест, привет села родного… Там люди! Там земля! Там праздник на земле! Окутан мглой страстей, тоски и унижений, Я слышу иногда какой-то бодрый зов. То голос ли земной грядущих поколений, Или привет иных счастливейших миров? И верю я в тот миг: есть край обетований. И жадно внемлю гул далёких ликований. *** В моей душе любовь восходит, Как солнце, в блеске красоты, И песни стройные рождает, Как ароматные цветы. В моей душе твой взор холодный То солнце знойное зажёг. Ах, если б я тем знойным солнцем Зажечь твой взор холодный мог! *** Я знал, что счастья нет. Вдруг счастие сошло Такое жгучее, что им дышать нет силы. Дитя! Сестра! Жена. Моё добро и зло, Мой неискупный грех, мой подвиг непостылый! Живое божество, кому мои уста Несут и мёд молитв, и вместе яд лобзаний, Непостижимый сон средь буйства обладаний. О, тайна для души, для взоров – нагота! Гимн рабочих Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Наша сила, наша воля, наша власть. В бой последний, как на праздник, снаряжайтесь. Кто не с нами, тот наш враг, тот должен пасть. Станем стражей вкруг всего земного шара И по знаку, в час урочный, все вперёд. Враг смутится, враг не выдержит удара, Враг падёт, и возвеличится народ. Мир возникнет из развалин, из пожарищ, Нашей кровью искуплённый, новый мир. Кто работник, к нам за стол! Сюда, товарищ! Кто хозяин, с места прочь! Оставь нам пир! Братья-други! Счастьем жизни опьяняйтесь! Наше всё, чем до сих пор владеет враг. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Солнце в небе, солнца красное – наш стяг!

Портрет Я долго знал её, но разгадать не мог. Каким-то раздвоением чудесным Томилась в ней душа. Её поставил Бог На рубеже меж пошлым и небесным. Прибавить луч один к изменчивым чертам – И Винчи мог бы с них писать лицо Мадонны; Один убавить луч – за нею по пятам Развратник уличный помчался ободрённый. В её словах был грех и страстью взор горел, Но для греха она была неуязвима. Она бы соблазнить могла и херувима, Но демон обольстить её бы не сумел. Ей чуждо было всё, что мир считал стыдливым, И, в мире не признав святого ничего, Она лишь в красоте ценила божество, И грех казался ей не злым, а некрасивым. И некрасивыми, как грех, казались ей Объятия любви и материнства муки. Она искала встреч и жаждала разлуки, Святая без стыда, вакханка без страстей. Тебе, я знаю, жить недолго суждено. Смеёшься ль ты порой, грустишь ли одиноко, Всегда ты нам чужда, душа твоя далёко. Так тучи в поздний час, когда в полях темно, Последним золотом заката догорая, Блестит одна, земле и небесам чужая. Как тучка лёгкая, короткой жизни путь Проходишь ты, горя красою безучастной. Боишься ты любви, томя напрасно грудь Мечтами гордыми и жалостью бесстрастной. Но более, чем жизнь, чем свет и божество, Твоей души люблю я красоту больную. И много стражду я, и тяжело ревную, Но изменить в тебе не мог бы ничего. Быть может, близок день, и я приду с цветами Туда, где цвет увял нездешней красоты. Как тучка бледная, сольёшься с небесами, Растаешь в вечности, загадочной, как ты. Волна Нежно-бесстрастная, Нежно-холодная, Вечно подвластная, Вечно свободная. К берегу льнущая, Томно-ревнивая, В море бегущая, Вольнолюбивая. В бездне рождённая, Смертью грозящая, В небо влюблённая, Тайной манящая. Лживая, ясная, Звучно-печальная, Чуждо-прекрасная, Близкая, дальняя… На корабле Ни дум, ни тревог… Эти дни я живу, Отдавшись во власть благодетельной фее. Здесь небо светло, и чем дальше плыву, Тем глубже оно и светлее. Вот якорь свободен и парус надут. Вперёд! – и пусть жемчуг кипит за кормою. Как шейхи, навстречу нам волны идут Зелёные, с белой чалмою. На палубе собран племён маскарад: Кайфуют, хохочут, беседуют шумно. Речей не пойму я – и верить я рад, Что каждое слово разумно. Ни дум, ни тревог… Я сомненья забыл С их жгучей тоской, с их насмешкою яркой. Я тёмную книгу познанья закрыл И яркой любуюсь виньеткой. Смерть. Сонет Она печальна у одра болезни, В расстанный час, при громком плаче жён; Торжественна в движеньи похорон, В протяжности заупокойной песни; Грозна пред плахой, за стеной тюрьмы; Мечтательна под тенью ив надгробных; Всесильна на полях сражений злобных; Уродлива в дыхании чумы. Но ужас смерти, близкой, неотлучной, Постиг я лишь наедине с собой, В мельканьи дней под лепет однозвучный, В усталости души, ещё живой, В забвении всего, что было свято, В измене всем, кого любил когда-то. *** (сонет) Не всё ль равно, правдива ты иль нет, Порочна иль чиста. Какое дело, Пред кем, когда ты обнажала тело, Чьих грубых ласк на нём остался след. Не истину – её искать напрасно – Лишь красоту в тебе я полюбил. Так любим тучи, камни, блеск светил; Так море, изменяя, всё ж прекрасно, И как порой, при виде мёртвых скал, Наш дух, почуяв жизнь, замрёт в тревоге, - Так лживый взор твой говорит о боге, О всём, что в мире тщетно я искал. И не сотрёт ничьё прикосновенье Небесный знак, небес благословенье. Бездействие К престолу божества, покинув дольний мрак, Избранники в лучах бессмертья подходили. И каждый вкруг чела носил избранства знак: Победный лавр иль терн, иль снег безгрешных линий. И только дух один – печальный, без венца (Хотя сама печаль светлей, чем диадема), Храня следы от слёз вдоль бледного лица, Стоял вдали от всех, пред стражами эдема. Кто ты, печальный дух? Свершил ли ты дела, За что бессмертие должно служить наградой? Я жил в бездействии, боясь добра и зла. Я в тишине сгорел забытою лампадой. Любовью к сну во сне вся жизнь моя была, Любовь – страданием, страдание – отрадой.