Сила Озаряет эпителиальную темень, как будто укус, замагниченный бешенством передвижения по одновременно: телу, почти обращённому в газ, одновременно: газу, почувствовавшему упор. Это сила, которая в нас созревает и вне, как медведь в алкогольном мозгу и - опять же - в углу искривившейся комнаты, где окаянная снедь. Созревает медведь и внезапно выходит к столу. Ты - прогноз этой силы, что выпросталась наобум, ты ловил её фиброй своей и скелетом клац-клац, ты не видел её, потому что тащил на горбу и волокна считал в анатомии собственных мышц. В необъятных горах с этим миром, летящим на нет, расходясь с этим миром, его проницая в пути, расходясь, например, словно радиоволны и нефть, проницая друг друга, касаясь едва и почти... Ты узнал эту силу: последовал острый щелчок, - это полное разъединение и тишина, ты был тотчас рассеян и заново собран в пучок, и - ещё раз щелчок! - и была тебе возвращена пара старых ботинок и в воздухе тысяча дыр уменьшающихся, и по стенке сползающий вниз, приходящий в себя подоконник и вход в коридор, тьмою пробранный вглубь, словно падающий кипарис. Сомнамбула С коричневыми губами, с жужжащими желудевыми волосами, ее очки потемнели сперва, затем налились молоком, где любовники пересекались носами, где шел вертолет коптящий, не помнящий ни о ком. Два верблюда исчезли, и я провалился в маки с идеей подарить тебе зажигалку и нож. В кусающихся нудных кольчугах растопыренные, как раки, две сонные претендентки выходят драться на пляж. Озаренные и теряющие наименования, похожие на изрезанную школьную парту, когда я вижу остров между Шотландией, Данией и Норвегией, почему-то не нанесенный на карту. Элегия О, как чистокровен под утро гранитный карьер в тот час, когда я вдоль реки совершаю прогулки, когда после игрищ ночных вылезают наверх из трудного омута жаб расписные шкатулки. И гроздьями брошек прекрасных набиты битком их вечнозелёные, нервные, склизкие шкуры. Какие шедевры дрожали под их языком? Наверное, к ним за советом ходили авгуры. Их яблок зеркальных пугает трескучий разлом, и ядерной кажется всплеска цветная корона, но любят, когда колосится вода за веслом, и сохнет кустарник в сливовом зловонье затона. В девичестве – вяжут, в замужестве – ходят с икрой; вдруг насмерть сразятся, и снова уляжется шорох. А то, как у Данта, во льду замерзают зимой, а то, как у Чехова, ночь проведут в разговорах.

Деньги 1. Когда я шёл по Каменному мосту, играя видением звёздных войн, я вдруг почувствовал, что воздух стал шелестящ и многослоен. В глобальных битвах победит Албания, уйдя на дно иного мира, усиливались колебания через меня бегущего эфира. В махровом рое умножения, где нету изначального нуля, на Каменном мосту открылась точка зрения, откуда я шагнул в купюру "три рубля". 2. У нас есть интуиция - избыток самих себя. Астральный род фигур, сгорая, оставляющий улиток. В деньгах избытка нету. Бурных кур, гуляющих голландский гульден, где в бюстах королевская семья, по счёту столько, сколько нужно людям, - расхаживают, очи вечности клюя. Купюры - замеревшие касания, глаза и уши заместить могли б. Ты, деньги, то же самое для государства, что боковая линия для рыб. 3. И я шагнул с моста по счёту "три". О золотая дармовщинка! Попал я денег изнутри в текущую изнанку рынка. Я там бродил по галерее и видел президентов со спины сидящих, черенков прямее, глядящих из окон купюр своей страны. Я видел, как легко они меняют размеры мира от нулевой отметки. И с точностью, что нас воспламеняет, они напряжены, как пуля в клетке. 4. Я понял, деньги - это ста- туя, что слеплена народом пальцев, запальчивая пустота, единая для нас и иностранцев. Скача на окончательном коне и делаясь всё краше, она язвит людские лица, но с ней не мы сражаемся, а наши фигуры интуиции. Как заводные, они спешат по водам, меж знаков водяных лавируя проворно, что мглятся, словно корабли из соды, в провалах тошнотворных. 5. В фигурах этих нет программного устройства, он похожи на палочный удар по лампочке, их свойства: не составлять брачующихся пар в неволе; прятаться, к примеру, за пояском семёрки, впереди летящего снаряда, и обмену они не подлежат, словно дыра в груди. О них написано в "Алмазной сутре", они лишь тень души, но заострённей чуть. Пока мы нежимся в купальном перламутре безволия, они мостят нам путь. 6. Они летели, богатства огибая, был разветвлён их шельф, они казались мне грибами, оплетшими вселенский сейф, везомый всадником пустот, царём финансов - все деньги мира на спине - куранты пробили двенадцать, и всадник повернул ко мне. Дрожа, как куртка на мотоциклисте, как пионер, застигнутый в малине, я слышал его голос мглистый: - Ну что ты свой трояк так долго муссолини? 7. Фигуры интуиции! В пустыне они живут, проткнув зрачки колючками. Святые коммуны их в верховиях реки времён. У нас есть кругозор и почта, объятья и земля, и молнии в брикете... У них нет ничего того, что становится приобретеньем смерти. Они есть моцарты трёхлетние. Ночь. Высь взыскательна. Забориста тоска. Тогда фигура интуиции заметнее: она идёт одна, но с двух концов моста. 8. Трояк салатный, буряковый четвертак и сукровица реалист-червонец! А я за так хотел витать в тех облаках, где ничего нет похожего на них и где "чинзано" не исчезало в баре Бороды, где мы под молнией у Чёрного вокзала втроём устойчивей молекулы воды. И вновь народовольческий гектограф морочил сны юнцов, и прилетал Конь Блед, которого карьер так от земли оторван, что каждый раз в прыжке конь сжат, как пистолет. 9. Нас круговодит цель и замыкает в нас холодную личинку новой цели, дух будущего увлекает глаз: сравненье целей порождает цены. Купюра смотрится в купюру, но не в лоб, а под углом прогресса, и, похоже, в коленчатый уводит перископ мою судьбу безденежную. Всё же дензнаки пахнут кожей и бензином и, если спать с открытым ртом, вползают в рот. Я шёл по их владеньям, как Озирис, чтоб обмануть их, шёл спиной вперёд. 10. История - мешок, в нём бездна денег. Но есть история мешка. Кто его стянет в узел? Кто наденет на палку эти мощные века? Куда идёт его носитель? И знает ли он, что такое зеркала? И колесо? И где его обитель? И сколько он платил за кринку молока? Пока я шёл по Каменному мосту и тратил фиолетовую пасту, не мог бы он пропасть? остановиться? и кто был для кого фигурой интуиции?